— У меня нет никаких неприятностей, — быстро вставил он.
— Уверена, что есть. Я знаю это по некоторым признакам. Я уже давно твоя мать, Ларри, и ты не обманешь меня.
Он смотрел на нее, желая сказать что-нибудь, но зная, что если раскроет рот, то сможет сказать только одно: «Не плачь, мамочка, ладно?»
— Думаю, ты вернулся домой, потому что тебе некуда было больше идти. Ты не знал, куда еще можно приткнуться. Я никогда и никому не сказала о тебе дурного слова, Ларри, даже когда ты поступал некрасиво по отношению ко мне, но тебе я могу сказать все, что думаю. Я думаю, что ты умеешь только брать. Ты всегда был таким. Ты не плохой, я не это имею в виду. В тех местах, где нам пришлось жить после смерти твоего отца, ты обязательно стал бы плохим, если бы в тебе это было заложено. Мыслишь ты правильно, Ларри, и это самое ужасное. Ты знаешь, что такое плохо, но тем не менее не всегда поступаешь так как надо. Ты привык брать, вот и все. И ты пришел ко мне, потому что знал, что я могу отдать, отдать себя. Никому другому не отдала бы, но тебе — да.
— Я уеду, — сквозь зубы процедил он. — Сегодня же.
— Не нужно, — тихо сказала она. — Мне бы не хотелось, чтобы ты уезжал, Ларри. Я специально для тебя купила кое-какие продукты. Наверное, ты это заметил. И я надеялась, что завтра, может быть, мы поиграем в «вист».
— Ма… — оттаивая, он умолк. — Мы обязательно поиграем в «вист».
— По пенни за вист, и я легко обыграю такого младенца, как ты.
— Да, если я дам тебе выиграть.
— Так как же, Ларри?
— Все в порядке, — сказал он. Впервые за сегодняшний день он почувствовал себя хорошо. Тихий голосок внутри него подсказывал, что нельзя утрачивать свободу, но Ларри его не слушал. То, что она сказала, — правда, хотя ему и было тяжело это выслушать. — Вот что я скажу тебе. Я куплю билеты на этот матч, 4 июля. И я обставлю тебя в карты сегодня вечером.
— Тебе нужно умыться, — она улыбнулась. — Этажом ниже мужской туалет. Почему бы тебе не смыть с лица кровь? Потом можешь взять у меня в кошельке десять долларов и сходить в кино. Здесь неподалеку приличный кинотеатр. Не хуже, чем на Бродвее.
— Скоро я сам буду давать тебе деньги, — гордо сказал Ларри. — На этой неделе моя песня перескочила на восемнадцатое место. Скоро я получу чек от Сэма Гуди.
— Чудесно. Тогда, если ты скоро заработаешь, почему бы тебе не купить парочку видеокассет, вместо того, чтобы сидеть в кинотеатре?
Внезапно к горлу Ларри подступил комок. Он прокашлялся, но комок не исчезал.
— Ладно, ерунда, — сказала Элис. — Я болтаю глупости. Начав бежать, нужно бежать, пока не устанешь. Тебе это известно. Возьми не десять, а пятнадцать долларов, Ларри. Думаю, так или иначе, я сумею получить их назад.
— Обязательно, — пообещал он. Потом подошел к матери и прижался щекой к ее плечу, как совсем маленький мальчик. Она смотрела в пол. Он потерся об ее щеку и поцеловал. — Я люблю тебя, мама…
Она выглядела обескураженной внезапным признанием.
— Мне это известно, Ларри, — прошептала она.
— И еще, о том, что ты сказала мне… О неприятностях. У меня действительно есть неприятности, но…
Внезапно ее голос стал холодным и равнодушным, и это испугало Ларри:
— Я ничего не хочу об этом слышать.
— Что ж, ладно, — согласился он. — Слушай, ма, какой здесь есть самый хороший театр?
— Театр «Люкс Твин», — ответила она, — но я не знаю его репертуара.
— Неважно. Знаешь, что я думаю? Существует три вещи, которые на территории Америки можно получить где угодно, но по-настоящему — только в Нью-Йорк-Сити.
— И что же это такое?
— Кинофильм, бейсбол и сосиски от Недика.
Она рассмеялась.
— А ты совсем не так глуп, как кажется, Ларри!
И он спустился в туалет. И смыл с лица кровь. И вернулся к матери, чтобы поцеловать на прощание. И взял у нее из кошелька пятнадцать долларов. И посмотрел фильм про мистического маньяка Фредди Крюгера, убийцу подростков, приходящего к ним во сне и убивающего своими пальцами, на которых вместо ногтей растут бритвы. Конец фильма был Ларри неясен: удалось ли главной героине убить Фредди, или же он возникнет снова. Правда, если бы он каждый раз не восставал из мертвых, не было бы стольких серий этого фильма.
В ряду позади Ларри кашлял какой-то человек.
Они сидели на обвитой плющем веранде, Франни Голдсмит и Карла Голдсмит, мать и дочь.
— Итак, ты беременна, — повторила Карла.
— Да, мама. — Голос Франни прозвучал очень сухо, но она не хотела облизывать губы. Наоборот, она крепко сжала их.
— Ох, Франни, — сказала ее мать; слова, как из пулемета, выскакивали из нее одно за другим. — Как — это — случилось?
Этот же вопрос задал ей Джесс. Теперь она разозлилась по-настоящему: это был тот же самый вопрос, который задал ей он.
— Имея двух детей, мама, ты должна отлично знать, как это случается.
— Не хами! — прикрикнула на нее Карла. Ее глаза расширились и засверкали, что всегда в детстве приводило Франни в ужас. — Как ты посмела преподнести такой подарок мне и твоему отцу? И кто этот парень — Джесс?
— Да, это Джесс. Отец ребенка — Джесс.
Карла подавилась собственной слюной.
— И как же ты пошла на это? Ведь мы воспитывали тебя совершенно по-другому! Это… это…
Она подняла руки к лицу и начала рыдать.
— Как ты посмела? — кричала она. — Это твоя благодарность за все, что мы для тебя сделали? За это ты пошла и… как последняя шлюха… с этим мальчишкой? Мерзкая девчонка! Мерзкая девчонка!
— Мама…
— Не смей обращаться ко мне! Ты уже достаточно сказала!
Франни встала и выпрямилась. Ее ноги, затекшие за время долгого сидения, казались сделанными из дерева, но они еще и дрожали. Из глаз вытекли первые капли слез, но Франни изо всех сил сдерживала их.
— Сейчас я уеду.
— Ты ела за нашим столом! — внезапно заорала прямо ей в лицо Карла. — Мы любили тебя… и поддерживали тебя… и вот что мы получили за это! Мерзавка! Мерзавка!
Больше Франни не могла сдерживаться. Она захлебывалась слезами. Внезапно пол поплыл у нее под ногами, и, чтобы удержать равновесие, она ухватилась руками за край стола, но не устояла на ногах и рухнула на стул, больно ударившись при этом.
— И что же вы намереваетесь делать теперь, мисс? Собираетесь остаться здесь? Ожидаете, что мы будем кормить тебя и оказывать всякую поддержку, а ты тем временем будешь спать со всем мужским населением города? Ну уж нет! Я этого не допущу! Не допущу!
Схватив со стола вазу, Карла Голдсмит запустила ею в дочь.